Часть 3. ПЛАНЕТА С ИМЕНЕМ СВОБОДА

Я сидела на крыше домика Харко и, распевая во все горло, нисколько не смущаясь отсутствием приятного голоса и музыкального слуха, браво ее чинила. Во время вчерашнего дождя крыша в одном месте дала течь, и хозяин попросил меня ее залатать, так как вследствие своей комплекции ему не представлялось возможным проделать все самому. Откуда-то снизу Харко прокричал:

– Рэкса, ради Нурити, ты чего разоралась?

Тут же вмешалась Кур:

– Ты чего пристал к девчонке, пусть напевает.

– Наказание, а не пение, – проворчал Харко.

Не нравится, пусть заткнет уши.

– Ветер, ты меня возьми

В дальний путь на край земли.

Ветер – странник, как и я,

Ветер – судьба моя! – поддержал меня с улицы звонкий голос.

– Олеко! – воскликнула я.

Я уже целый месяц его не видела, он все мотается где-то – у него свои дела.

Мне его ужасно не хватало. Он был для меня как гавань для корабля во время бури, как зеленая планета для усталого космического странника. Я верила в него, как в бога: чего не могли все, умел Олеко, он спасал меня от отчаяния и вселял надежду. Меня охватывала дикая радость, когда его встречала; я прилагала большие усилия, чтобы не броситься к нему на шею.

– Совсем забыл старую Рэксу, – проворчала я.

Он улыбнулся и дружески раскинул руки. Я кубарем скатилась с крыши и обняла его.

– Эй, Рэкса, как же крыша? – крикнул, заметив мое дезертирство, хозяин.

– Я уже все сделала, – успокоила я, протягивая ему инструменты.

Лирка, играющая с ребятишками во дворе, обратила свое внимание на нас и вдруг ни с того ни с сего кинула в Олеко камнем, ее счастье что промахнулась. Я хотела дать ей по заднице, но сестра увернулась, отбежала и показала мне язык. Я запросто могла бы ее догнать, но не стала возиться.

– Она не любит меня, – заметил Олеко и беззлобно ухмыльнулся. – Видать, чем-то не понравился.

– Она никого не любит, кроме себя. Сукопара! – со свойственной мне агрессивностью ответила я.

– Зачем ты так. Она занятная. Кур ее любит.

– Ты ее не знаешь, Олеко, и Кур ее не знает. Мне кажется, что я ее тоже не знаю.

Когда мы вышли из тупичка на улицу, скрывшись от ненавистных лиркиных глаз, я сказала Олеко:

– Где ты все время пропадаешь.

Он никогда не рассказывал, где был, поэтому я спросила просто так и совсем не ждала ответа.

– Я тебе верю, – промолвил вдруг Олеко. – Ты не предательница. Я тебе расскажу. Хорошо. Мы собираемся чаще всего в одном месте – взрослые нуритяне и несколько ребят. Мы не делаем и не хотим ничего плохого, просто рассказываем друг другу о своем житье, о жизни землян на их родной и нашей планетах, спорим на разные темы, почему технология с Земли помогла только богатым, доставшись им в руки, почему теперь Нурити закрытая планета, о том, что неправильно в политике Хадашаха и действительно ли нужны Нурити войны, оказываем друг другу посильную помощь. Рассказываем баллады о легендарной заступнице угнетенных Грэ Блу. Если хочешь увидеть Правду, надо за нее бороться... Приходится быть осторожным. Мы просто разговариваем, у нас в мыслях нет устраивать бунт и революцию, лишь в последнее время окончательно пришло решение попытаться изменить мир к лучшему и приблизиться к Правде. И хотя мы собираемся воздействовать на Хадашаха мирным путем – и я надеюсь, что это будет достаточным – хватит с нуритян и войн, затеянных Правителем, – нас считают опасными преступниками. Помнишь, как ночью к вам в квартиру вломился я с двумя нуритянами и обещал объяснить тебе все позже?

Я кивнула. В ту ночь я проснулась от легкого стука в дверь. Я открыла, в комнату ни слова не говоря тихо вошли Олеко и двое мужчин. Я ничего не понимала, но от переданной мне пришедшими тревожной осторожности молчала и ни о чем не спрашивала. Они пробыли около одного сона1, прислушиваясь к звукам извне, потом также тихо ушли. Мать и сестры даже не проснулись.

– Я понимаю, что не имел права подвергать вас опасности, – продолжал Олеко, – но я не знал, что еще делать. Иначе бы нас поймали солдаты Хадашаха. Они внезапно ворвались на нашу встречу, многих арестовали. Нам троим, как некоторым, также удалось убежать, но нас заметили, и началось преследование. Солдаты заставили нас свернуть на эту улицу и вынудили бежать прямо к вашему тупику, загоняя в угол. Тут я и решился скрыться у тебя. Харко немного трусоват и очень законопослушен, я побоялся ему довериться.

– Вам удалось выйти из тупика? – удивилась я. – На месте солдат я устроила бы вам засаду у входа в тупик.

– Может, и устроили... Просто из тупика мы ушли крышами. У меня есть на примете одна стена, я по ней взобрался, а моим товарищам спустил веревку.

– А почему тебя так долго не было?

– Я уезжал из города по поручению.

– Лемон с вами? – догадалась я, так как тот тоже часто исчезал.

Олеко кивнул:

– Я в тебя верю – ты не проболтаешься.

А я рассмеялась и в шутливой форме добавила:

– К счастью, ты не назвал ни мест, ни имен, поэтому резать будут – ничего не скажу, а тебя, Олеко, и под пытками не выдам.

Навстречу нам попался странный старик, он в гневе плясал на газете, изрыгая ругательства. Если бы не слезы на глазах и яростное отчаяние на лице, его поведение выглядело бы очень забавным.

– Что случилось? – спросил Олеко; мимо пробежало несколько взбудораженных нуритян.

– А-а, – тоскливо ответил бедняк, – опять война, опять налоги на войну. Значит, повысят цены.

У Олеко приподнялись брови:

– Опять?!

– Нет, нет, это невыносимо! – бедняга зарыдал. – Что делать? Ведь скоро зима! И моего сына, мою опору, выгнали с работы. Сказали, что на заводе ввели какие-то проклятые кампутеры, и целую кучу народу уволили. Что мне делать? Чем детишек кормить, как жить? У меня совсем не осталось ни ки, ни сил, ни надежды, – и бедняк, отмахнувшись от растерянно стоявшего парнишки, ушел.

Олеко подобрал газету с указом Повелителя планеты Нурити Хадашаха, пробежал глазами по строкам листа, и гнев исказил его благородные черты.

– Проклятье! – вскричал он.

– Что вам нужно, мальчик? – спросила Снежана, открыв дверь на нетерпеливый стук.

Арнык, ничего не ответив, проскользнул под ее рукой и подскочил ко мне, завопив ужасным голосом:

– Ты чего здесь сидишь? Там такое творится!

Я поняла по его тону и виду, что "там" действительно что-то "такое творится", и, не мешкая ни мгновения, ни слова не говоря вылетев следом, рванула за ним по улочке за другом. Мы остановились, отдуваясь, в переулке. Взбудораженный более чем обычно, Арнык подтолкнул меня и ткнул пальцем, указывая, словно я сама могла и не заметить.

Мимо нас шествовала демонстрация, состоящая из разнообразной массы нуритян. Шли бедняки, рабочие, обедневшая интеллигенция и даже кваши, нищие, кое-где природные работники[1], бродяжки-дети, среди которых я узнавала знакомые лица, мелькнули несколько элегантных хитилов сыс, но, скорее всего, мне привиделось. Они шли под лозунгами "Долой войны!", "Повелитель, мы хотим мира!", "Справедливость и правосудие". Впереди вместе со взрослыми шагал Олеко, гордо неся над головой трепещущее на осеннем ветру знамя – красное – цвета Правды, цвета волос Грэ Блу. Серьезный и ответственный вид делал мальчика двадцати трех и шести ралнот[2] гораздо взрослее.

Я всегда буду вспоминать его с любовью и нежностью, и всякий раз меня мучает вопрос: чтобы я могла сделать, чтобы спасти его.

Арнык заметил наших ребят и, бросив меня, нырнул к ним в толпу. Я побежала к Олеко. Он увидел меня и помахал рукой.

– Что здесь происходит?

– Не видишь – демонстрация, митинг! – с гордостью ответил Олеко, его фиолетовые глаза ослепляюще блестели яркой синевой. – Надо поговорить с Хадашахом.

– Я с тобой, Олеко! – Пусть я не верю в вашу надежду, но я всегда с тобой!

– А где же твой друг Лемон?

Олеко распахнул глаза и сделал движение, словно собрался бежать, но взглянул на доверенное знамя в его руках.

– Лемона не было в городе, скорее всего он ничего не знает! – растроенно сообщил он.

– Я позову его. – Я сорвалась с места.

– Найдешь его в "Рубе", – крикнул мне вслед Олеко.

Я словно ветер влетела в таверну и заорала, наверное, таким же диким голосом, что и Арнык, когда звал меня:

– Лемон, Лемон!

– Рэкса! – окликнул вышедший ко мне на мои вопли из задней комнатки Симут, веселый и смеющийся.

– Где Лемон?

– Он недавно здесь появился и сразу пошел к Олеко...

Я выбежала из таверны и бросилась к пустырю, надеясь не разминуться с Лемоном. Приятеля я встретила на половине пути, он спешил обратно и очевидно все уже знал.

– Бежим ко Дворцу Хадашаха, Тигриный Глаз, – крикнул мальчишка; сегодня положительно все почему-то кричали.

Мы намного замешкались, так как направились самой короткой дорогой, а мост через канаву по пути, как назло, был разрушен, пришлось мчаться в обход.

Перед нами раскрылась страшная картина. Толпа нуритян стояла на Площади подле Дворца, невысокого – в три этажа, но огромного в ширину, защищенного силовыми полями. Люди шумели, размахивая плакатами и руками, требуя Правителя планеты Нурити, чтобы он вышел на балкон и выслушал их. Солдаты Хадашаха стояли напротив демонстрации, держа ее на прицеле лазерометами, бластерами, огнеметами и даже энергопушкой. Зачем столько солдат, если силовое поле – прекрасная защита от всяческих посягательств на безмятежное спокойствие Великого Повелителя Нурити?

Я и Лемон находились довольно далеко от начала колоны демонстрантов, но хорошо видели Олеко со знаменем, стоявшего впереди с мужчиной – представителем демонстрации, который разговаривал с чиновником Повелителя, их слова заглушал от нас шум толпы. Чиновник надменно и раздраженно отмахнулся от представителя, словно влепил пощечину, и удалился, передав что-то командующему солдатами Хадашаха.

– О, Нурити! – прошептала я, Лемон сжал мою руку. – Неужели они будут стрелять?

Раздался голос командира солдат, бубнящего под нос в громкоговоритель:

– Именем Повелителя Нурити Хадашаха освободите Площадь! И впредь не смейте беспокоить Правителя! Расходитесь! За невыполнение приказа открываем огонь! Считаю до пяти!

– А чего в нас стрелять? – крикнул мощным голосом рослый нуритянин из толпы. – Мы же безоружные! Мы ничего плохого не собираемся делать, нам бы поговорить с Повелителем...

– Раз! – нуритянин был прерван резким щелчком отсчета.

Мое сердце бешено стучало. Я почему-то знала, что будут стрелять.

– Два...

Я хотела быть с ними, с Олеко, но парализованная ужасной картиной и догадкой не могла сдвинуться с места.

– Три...

Народ в угрюмой тишине продолжал стоять, имеющий право на это лишь своей безоружностью.

Я тихо вскрикнула. Вперед вышел Олеко со знаменем – навстречу дулам оружий. Все произошло как в страшном замедленном сне. Блеснул заряд. Олеко взметнулся, словно взлетел, взмахнул знаменем и медленно упал. Гордое алое знамя накрыло его. Вместе с диким ревом толпы, потерявшей иллюзии на справедливость, я услышала свой истошный крик:

– Олеко!!!

Я рванулась, сердце нестерпимо резанула боль, но Лемон крепко держал меня. Из его глаз текли слезы, а лицо исказила гримаса страдания.

– Стой, Рэкса. К нему не пробьешься.

Раздавались выстрелы: тонкое "тиу-у" бластеров, шипящий звук энергопушки, буханье огнеметов. Смельчаки бросались на стрелявших, но падали под огнем оружия. Люди в панике шарахались из стороны в сторону, отовсюду встречая удары автоматов.

В моих глазах помутилось, что-то зазвенело в голове, и я полетела в пропасть.

Кровавое небо... Ему так не хватает дождя... Нет, это не небо – это знамя, что несет Олеко. Он протягивает мне руку и говорит – его голос эхом отдается во мне:

– Рэкса, это митинг... митинг... митинг... Хадашах выслушает нас... нас... нас...

И вот Олеко выходит вперед.

– Нет! – я хочу крикнуть, но язык не слушается меня.

Тогда я бегу, бегу к Олеко. Я знаю, что могу спасти его, и бегу... бегу... бегу!! Но он удаляется от меня. Выстрел. Я падаю в бездну.

– А-а, – кричу я, зову на помощь. – Олеко! Олеко!

Передо мной появляется ухмыляющееся лицо Симута.

– Нет! – и лишь ядовитый смех в ответ.

Языки пламени касаются меня.

Я вижу женщину, ее алые волосы развеваются, темные глаза нестерпимо сияют на бледном лице, прожигая душу насквозь. Я тянусь к ней, но что-то уносит меня от нее, и в темноте я вижу ее величественную фигуру в белоснежных одеяниях, окутанную пламенем. Я узнала ее.

– Что вы делаете?! – вскрикиваю я. – Вы же сжигаете Правду!

Я вздрогнула и открыла глаза. Это был сон. Я лежала на кровати, рядом сидела Офелия, тревожно вглядываясь в мое лицо.

– Очнулась! – воскликнула она, оживляясь. – Рэкса очнулась!

– Что случилось? – неожиданно для себя слабым голосом спросила я.

– Ты ничего не помнишь?

– Не знаю. В моей голове какая-то гулкая пустота.

Снежана рассказала, что меня, находившуюся без сознания, приволок какой-то мальчишка, кажется, Лемон, – неуверенно назвала она имя, но Офелия поддержала ее быстрым утвердительным кивком. Он чудом выбрался из зоны оцепления солдатами Хадашаха, а дотащить меня ему помог старик-отверженный.

– Фу, – сморщилась Лира при последних словах, но я не обратила на нее внимания.

– Это было вчера?

– Нет, прошло уже больше полмесяца. Ты все это время болела, находилась в бреду.

– Лемон приходит каждый день навещать тебя. Он неплохой мальчик, но грубоват, неопрятен и какой-то дикий.

В дверь постучали, мама встала и пошла открывать, тогда я обратилась к Офелии:

– Как вы жили? После повышения цен у вас, наверное, совсем не осталось ки.

– Деньги у нас есть! Нам помогал Лемон и... Один раз у нашего порога появился тусу, – таинственно прошептала она. – Мы даже не знаем от кого!

– Рэкса, к тебе.

Снежана отправила Офелию и Лиру поиграть у подъезда, взяла ведро с мусором и тоже вышла.

– Привет, Рэкса. Как дела?

Я вздохнула в ответ.

– Ты славно проболела, – сказал Лемон, чтобы что-нибудь сказать, и смолк.

Я тоже молчала. Мой друг стоял, склонив голову. Он поднял лицо и столкнулся с моим взором. Мы смотрели друг на друга, и я увидела, как его глаза стали медленно наполняться слезами.

– Скажи мне, что было потом? – прошептала я внезапно осипшим голосом.

– Зачем? – с трудом проговорил Лемон. – Как тебе повезло, что остального ты не видела!

Потом горько сказал, сдерживая рыдания, рвавшиеся из его груди:

– Там почти все наши... все наши ребята погибли!.. – Мальчишка выбежал вон.

Значит, это правда, это не кошмарный сон, на который я так надеялась. Олеко погиб!

– Нет! Нет! Нет! – вскочила я, в бессильной ярости изо всех сил стуча кулаками по стене. – Нет!!

По сердцу кто-то стегнул лезвием, и стало больно дышать. Я упала на колени, прижимая руки к груди.

– Он погиб! – рыдала я и кричала, срывая голос.

Вдруг стало удивительно тихо, словно вся Вселенная прислушивалась к моей обнаженной боли... Мне почему-то стало страшно нарушать эту тишину. Я закрыла лицо руками, прячась от нее, и уткнулась в тюфяк.

– Он погиб,– едва слышно всхлипывала я. – Он погиб.

38. РОЗОВАЯ ЗВЕЗДА

…Раз ночь длинна, то жгут огонь едва

И берегут и силы, и дрова,

Зря не шумят и не портят лес.

Но иногда найдется вдруг чудак,

Этот чудак все сделает не так,

И его костер взметнется до небес…

Кто мог представить, что Лемон умеет петь, мало того, решиться нам спеть в наш последний вечер, сидя у огня, старинную песню с Земли про костер…

Лемон и я бесцельно бродили по зимнему городу, молчали, едва перекидываясь словами, и думали об одном и том же, но каждый о своем, переживая наше общее горе – потерю близких друзей; мы словно искали что-то, но не знали что.

Воспоминания неотступно следовали за мной, вызывая спазмы в горле, а грудь сдавливало тисками.

"Привет, сестренка", – высокий веселый парнишка улыбнулся угрюмой рослой девчонке с красными волосами...

"Я Олеко, меня здесь все знают..."

"Как мне отблагодарить тебя, Олеко?

– Скажи спасибо.

– И все?

– И все..."

"– Ну, звездной ночи.

А как же ты пойдешь один во тьме?!

Что мне бояться? Я сын этой тьмы, – и он шагнул в ночь".

Ох, Олеко, к чему планеты, где нет друзей.

…Тот был умней, кто свой огонь сберег,

Он обогреть других уже не мог,

Но без потерь дожил до теплых дней…

Обычно нелюдимый молчаливый мальчишка спешил поделиться своими воспоминаниями, словно ими он пытался вернуть Олеко. Он вспомнил случай, когда я попала в лапы ловцов на заработки. Олеко в тревоге бегал по всему городу в поисках меня, не находя места от беспокойства.

– …Она уже, наверно, вернулась домой, – успокаивал Лемон своего друга.

Тут Олеко замер, вытянувшись как струна.

– Ты слышал? – обернулся он к Лемону, тот отрицательно покачал головой. – Словно ветер донес – "Олеко, помоги!" Это Тигриный Глаз.

– Тебе уже чудится. – У Лемона был отличный слух.

Но Олеко не послушал друга, сорвавшись с места, умчался на зов".

Память – странная вещь – порою из многих значительных случаев жизни она напоминает определенные, а почему именно они и именно сейчас – одной ей известно.

Это приключилось в погожий летний денек. Мы с Олеко проходили мимо шонты, возле которой пела Лючия, на встречу с ребятами и приостановились побеседовать с Саноком.

Испуганный взгляд старика и резкие крики за спиной заставили меня, следом разговаривавшего Олеко обернуться. По площади прямо на Лючию лихо мчался неизвестно откуда взявшийся лакси, набитый веселыми молодцеватыми парнями, которые гоготали и кричали, не думая сворачивать со своего пути:

– Эй, грязная нищенка, прочь с дороги!

Лючия, которая тихонечко прогуливалась, ориентируясь на наши голоса, в растерянности стояла, не зная куда податься. Она, вероятно, шум лакси ни разу не слышала – транспорт в эту часть города не заезжал, к тому же на узких улочках невозможно было развернуться.

Лишь на мгновение Олеко опередил меня. Он бросился к Лючии и оттолкнул ее буквально перед машиной. Лакси с веселыми ребятами пролетел мимо, отшвырнув Олеко в сторону. Он перекувыркнулся в воздухе, упал на камни и остался лежать, не шелохнувшись.

Похолодев, я кинулась к распростертому телу. Олеко лежал, раскинув руки, из раны на виске текла кровь. В отчаянии, не зная что делать, я теребила неподвижного друга. Подолом хитила вытерла кровь – не то, чтобы я делала это осознанно, пытаясь ее остановить, просто я не могла смотреть, как кровь течет по его лицу. Где-то за спиной запричитала Лючия.

Лишь на мгновение я замешкалась, оценивая обстановку и прикидывая, как спасти Лючию и остаться целой самой. Вот на это мгновение Олеко и опередил меня. В отличие от меня он не думал о своей безопасности.

Откуда ни возьмись подлетели Лемон, Стор и Лихок.

– Что случилось? – воскликнули они.

– Это я виновата! – чуть ли не в голос заревела я, горячие слезы падали прямо на лицо Олеко.

– Что ты с ним сделала?! Ты убила его? – взрычал Лемон и схватил меня за ворот. – Я убью тебя! – но тут же выпустил, кинувшись к лежащему другу, пытаясь услышать удары его сердца.

– Знаешь, Тигриный Глаз, тебе не жить! – с тихой угрозой произнес Стор. Я вскинула заплаканные глаза, глядевший на меня с угрюмой ненавистью Лихок полностью подтверждал слова Стора. Не сомневаюсь, что и Тара отвернулась бы от меня.

– Вы не поняли, она не виновата! – вскричали в мою защиту Лючия и Санок.

Пользуясь тем, что мальчишки оглянулись на них, я вновь присела к Олеко.

– Слушай, дружище, перестань дурить! – тревожно срывающимся голосом бормотал Лемон. – Если ты хотел нас напугать, у тебя это здорово получилось!

Я молча роняла слезы. Такой ужас, как в тот миг, я испытывала только, когда думала, что потеряла Офелию.

Олеко шевельнулся, открыл глаза и попытался улыбнулся, показывая нам, что у него все в порядке.

– Кто бы мог подумать, Лемон! Устроили переполох и развели болото, – он взглянул на меня – слезы мои текли уже от счастья и неимоверного облегчения – и слабо щелкнул по носу. – И перестань на меня капать!..

Сейчас я думаю, что только в тот миг я осознала, насколько он мне дорог – не в том смысле, какой имеют в виду, когда описывают романтические привязанности. Он был дорог мне как брат, друг и больше, но вот для большего я не могла подобрать слов, и это большее находилось на уровне инстинкта и безоговорочного доверия. И когда я успела пустить его в свою душу, всегда запертую на крепкий замок, – я, не любившая никого и ничего, кроме Офелии.

Милый, добрый Олеко, как удавалось тебе, обыкновенному неприкаянному мальчишке, завоевывать сердца людей? Почти все, кто близко с ним был знаком, обожали его до безумия, а он, казалось, не прилагал к этому никаких усилий и не стремился всем понравиться. Какую он нес в себе загадку, заставлявшую верить в него и следовать за ним?

Лемон открыл мне мечту Олеко, которую я буду помнить всегда.

Олеко залезал на вершину своего дерева у часовни и подолгу смотрел на звезды. "О чем ты мечтаешь?" – однажды спросил его заветный друг. "Да так, Лемон, – отвечал Олеко. – Есть ли на свете такая планета, где нет безрадостной зимы, где нет холода в доме и в сердцах, нет голода в желудке и печали в душе; где нет ненависти к богачам и горя, и мучения, где нет нужды убегать из жизни в мир грез; где нет слез, нет войн, забирающих отцов, а есть ласковые руки матери... Есть ли на свете такая планета, где нет такой мечты?!?"

Наши ноги привели нас к Площади, где погибли братья. Каждую ночь кто-то приходил сюда и клал цветы. Вот и сейчас они рдели на сером бетоне. Среди скин, горьких как бесчисленные слезы родных и друзей, неизменно лежала роса прекрасная, как свобода, колючая, как правда, алая, как кровь убитых.

Лемон рассказал, что немногим удалось вырваться из оцепления. Вспыхнувшие после кровавой бойни на Площади нуритяне восстали, но что они могли, ослепшие в своей ярости и мести, вооруженные чуть ли не камнями и палками, против бластеров и энергопушек, имея одну лишь цель – отмщение! Почти месяц солдаты Хадашаха преследовали бунтовщиков.

Я прошептала, не отводя глаз с алых цветов:

– Я должна была быть там, вместе с ними, рядом с Олеко, с Тарой. Они погибали, а я смотрела из-за угла...

– Но мы пришли, когда уже начинали стрелять, – слабо протестовал Лемон. – Мы ничем не смогли бы помочь...

– А Олеко вышел навстречу...

– Никто не знал, что случится такое. Нуритяне шли с миром.

– Лемон, я все хорошо понимаю, понимаю, что мы ничем не могли помочь, понимаю, что в нас не попали заряды и нам удалось выбраться из оцепления, а потому нам крупно повезло. Я все понимаю, но сердце не понимает. Мне иногда кажется, лучше бы меня убили. Тогда бы меня не мучила совесть. Нет, не совесть... Мне не было бы так больно в сердце.

Лемон посмотрел на меня долгим взглядом, в его зеленых глазах отразилась боль. Я увидела морщинку в уголке его рта.

– Как ты права, Рэкса.

Лемон не назвал меня Тигриным Глазом. Он прав – Тигриный Глаз умерла в тот миг, когда на Площади раздался первый выстрел.

Мне казалось – я постарела на века. Когда-то я видела лица друзей, освещенные пламенем нашего костра, Лемон спел нам песню, и Олеко рассказал последнюю историю Грэ Блу.

"Богачи хотели избавиться от нуритянки, которая говорила о Правде и за которой шел народ, потому что верил ей. Они боялись, что Грэ Блу заставит нуритян поверить в надежду о том, что можно изменить мир к лучшему, зажжет в их сердцах жажду Правды. И потому, когда сыс удалось схватить Грэ Блу, они сулили ей богатства, власть, если она отвергнет Правду и скажет нуритянам, что ее нет. "Она существует", – промолвила Грэ Блу. "Откуда ты знаешь, если ты не видела ее?" – возразили богачи, и на что Грэ Блу спокойно ответила: "Если я не видела, это не значит, что ее нет". Богачи согласились исполнить любое желание в обмен на отказ от Правды. "Пожелать, чтобы освободили народ, – проговорила Грэ Блу и горько добавила: – но тогда это будет Свобода Лжи". И отказалась Грэ Блу. Тогда принялись пытать Грэ Блу, чтобы вырвать вместе с плотью у нее отречение от Правды. Но держалась Грэ Блу. И когда поняли, что не сломить ее, вынесли приговор: "Ты умрешь!" Привели ее на вершину одинокого холма, на котором стоял врытый в землю столб, обложенный охапками дров. "Скажи, что нет Правды, и ты обретешь Свободу!" – сказали палачи. Посмотрела Грэ Блу на нуритян, собравшихся у холма, читая в их глазах жалость, отрекись!, восхищение, любопытство, угрюмость рухнувших надежд, скорбь, мрачную решимость, но молчаливую... и что-то еще, мерцавшее в глубине, а может, она хотела видеть это что-то?; взглянула в глаза мучителям, пришедшим на ее казнь, и рассмеялась в лицо им, истерзанная и непокоренная, обагряя свое одеяние кровью, хлынувшей из горла. А когда огненное пламя скрыло Грэ Блу, привязанную к столбу, единственный крик, так долго мучительно сдерживаемый, вырвался из груди, как клич, как надежда, как заклинание: "Есть Правда на свете!!" И в тот миг взметнулось пламя, касаясь небес, и на мгновение раздвинуло тучи, скрывающих небо, и на миг показалась розовая мерцающая звезда. И старики говаривают, что будет Счастье на Нурити, лишь когда замерцает на небе розовая звезда".

Прости, Олеко, что не было меня рядом. Есть ли Правда на свете? Ты верил в это, а я не знаю. Я не Грэ Блу. Но ты давно зажег в моем сердце розовую мерцающую звезду.

…А ты был не прав – ты все спалил за час,

И через час большой огонь погас,

Но в этот час стало всем теплей…

39. БОЛЕЗНЬ ОФЕЛИИ

Наступила весна. Она не оказалась такой же радостной, как прошлая; еще не стерся из памяти тот кровавый митинг, подавленный мятеж; бедные нуритяне продолжали страдать в бессильной ярости. Всю зиму я жила, как спала, без эмоций, без чувств, без ощущений. Я забыла, когда в последний раз слышала чей-то смех в нашем тупичке. Несомненно, маленькие ребятишки продолжали радоваться жизни, но их смех почему-то не достигал моих ушей.

Зима затянулась, и весна выдалась поздней. Я вновь приступила к работе на своей родной площади, которая вызвала новый всплеск воспоминаний. Комок подступил к горлу, когда я хотела крикнуть: "Подходите! Подходите! Начищаем пояса!" Это стишки Тары – веселой симпатичной девочки одиннадцати лет. Потеря Олеко словно заглушила боль от потери Тары, Арныка, но именно сейчас я поняла, как мне ужасно, ужасно их не хватает!

Домой я вернулась усталая. Воспоминания опустошали меня.

Снежана поставила на стол три плошки каши на воде мне и сестрам, а я разлила купленную мной на первые после зимы заработки брынзойу. Я села за стол, взяла ложку; Лирка уже заканчивала свою порцию.

– Где Офелия?

– Она еще не вернулась с улицы.

– Я схожу за ней, – сказала я, мать, не оборачиваясь, кивнула, продолжая стирать.

Офелия стояла у подъезда, облокотившись о перила.

– Иди есть, – позвала я. – Ты какая-то бледная. Тебе плохо?

Офелия подняла лицо, обращаясь ко мне. Под глазами лежали темные пятна. Сестра постоянно уставала, у нее часто кружилась голова.

– Нет, – слабо улыбнувшись, ответила сестренка, – просто захотелось подышать свежим воздухом. Пойдем.

Она, пошатываясь, вошла в подъезд.

Моя порция подозрительно уменьшилась на половину. Я посмотрела на Лиру, она ответила невинным взглядом и снова уткнулась в кружку с брынзойой. Я промолчала и заработала ложкой. Мама, закончив стирать, присоединилась к нам. Офелия нехотя ковырялась в каше, пытаясь заставить себя есть, отложила ложку.

Лира ввернула:

– Так, наша обожаемая Офелия, видать, заелась. А, солнышко? Или тебя совесть замучила? Надо было к торговцам детей продаваться.

Офелия всхлипнула и закрыла лицо руками. Лирка довела ее, а заодно и меня. Я, перегнувшись через стол, молча влепила Лире пощечину. Снежана выгнала меня из-за стола – ну ничего, я все равно все уже съела – упрекнула Лиру и обратилась к Офелии.

– Мне не хочется, – ответила та.

– Но, Офелия, не слушай Лиру...

– Мама, извини, у меня болит голова.

Лирка недолго думая схватила порцию Офелии и начала быстро ее уплетать. Меня всю затрясло, хотелось размазать кашу по всей ее мерзкой физиономии.

Офелия встала из-за стола, пошла к тюфяку, охнула и упала без сознания. Я и Снежана подскочили к ней, подняли и уложили на кровать, не обращая внимания на слабые протесты Лиры.

– Что с ней, мама?

– Ничего страшного, она скоро выздоровеет.

Но встревоженное лицо матери говорило об обратном.

Под мостом в укромном месте у меня был тайник, куда я долгое время понемногу откладывала ки. У Офелии скоро день рождения, и я мечтала подарить ей куклу "фею", миниатюрную и удивительно красивую. Раньше я не могла и думать о такой покупке, но теперь имела возможность откладывать часть выручки: у меня появилось несколько мест для заработка.

Когда у Турка собиралось много посетителей, я работала в таверне "Руба". Пока клиенты подкрепляли силы, я чистила желающим пояса. Утром я стояла на своей площади – нуритяне шли на работы и лучше, конечно, идти с начищенным поясом. Позже я перебиралась ближе к богатым районам или рынку, в это время на улицу выходили обеспеченные горожане. Вечером я встречала рабочих, возвращающихся домой, стоя у шонты на своей площади, многие предпочитали почистить пояса заранее. Таким образом, я могла себе позволить копить на стоянку корабля и на куклу.

Моя сестра увидела ее на прилавке прошлой весной. Она не сказала ни слова, но дома нарисовала "фею" рядом с лириной Нидерландой и частенько сидела возле, тайком вздыхая. Лира ей не мешала, у нее теперь была настоящая Нидерланда – Кур подарила ей куклу. Хозяйка почему-то привязалась к моей младшей сестре, угощала сладостями и всячески баловала. Лирка берегла свою куклу пуще глаза, не давая не то, чтобы поиграть Офелии, но даже прикоснуться, чтобы убрать, если она мешалась.

Я купила эту куколку, высотой в две ладони. Прелестное личико с румяными щечками, маленьким носиком и хорошеньким ротиком обрамляли пепельно-синие кудряшки, пышная челка облаком падала на удивленно смотрящие каре-желтые глаза, тонкую фигурку окутывал воздушный зеленый хитил, из-под которого торчали стройные ножки в изящных туфельках, на спине трепетали прозрачные крылышки. Она была чудесна! Офелия онемела от радости, когда я молча вручила ей "фею". Она осторожно взяла куколку дрожащими пальчиками, подняла на меня сияющие глаза и жарко обняла. Целый вечер она носилась с куклой, лепетала, смеялась и распевала песенки, даже великодушно разрешила Лире поиграть с "феей", но Лирка презрительно фыркнула в ответ. Офелия ни на минуту не расставалась с куклой. Это был последний вечер, когда я видела мое солнышко счастливой и веселой. На следующий день Офелия слегла, она безудержно кашляла, слезились глаза.

Я отдала маме все ки, скопленные на стоянку для космолета, чтобы она пригласила врача. Снежана выпроводила меня и Лиру, пока у нас присутствовал доктор. Когда он ушел, я вернулась – Лира осталась играть на улице – Офелия спала, а мать негромко рыдала, прижав ладонь ко рту.

– О, Рэкса, Рэкса, Офелия очень тяжело больна! – молвила Снежана, а в ее глазах я прочитала безнадежность.

Я еле могла выдохнуть:

– Нет!

Я бросилась к спящей Офелии, ее длинные ресницы лежали на бледных худых щечках. Милая! Милая!

– Офелия, солнышко мое, – прошептала я, – нет, я не верю. Жизнь не может быть столь жестока, отняв Олеко и отнимая тебя. Нет.

40. ЗАРАБОТКИ НА БОЛОТАХ

Чтобы помочь Офелии, я нашла другую работу с большим заработком. Мне о ней ненароком подсказал Лемон, но когда узнал, что я собираюсь наниматься, принялся отговаривать:

– Ты там загнешься! Люди, которые там работают, становятся больными.

– Не волнуйся, мне нужно заработать лишь немного ки.

Нанимателю я сообщила, что мне двадцать семь ралнот[3], а он ответил, чтобы я не врала – мне и двадцати пяти[4] не дашь. Но я была рослой и крепкой, детей заставляют работать почти наравне со взрослыми, а платили в два-три раза меньше, поэтому я была принята на работу.

На болотах со специфическим запахом, сначала даже приятным, росла полупрозрачная тина-туну – сырье для какой-то продукции. В воде она была совсем невидимой, приходилось искать на ощупь, поэтому собирали ее, стоя целый день по колен, а то по пояс в ледяной воде. Сверху донимала мошкара, от укусов которой тело зудело и чесалось, в воде ноги обматывали и присасывались противные лисяпы. Они не создавали болевых ощущений, но было щекотливо и ужасно неприятно, что при одном воспоминании о них по телу проходила дрожь и невольно дергались ноги. После укусов лисяп лодыжки зудели и опухали неделю, пока не рассасывался яд.

Мне выдали легкую светло-оранжевую лодочку из пластика, куда складывалась тина-туну, и отвели на мой участок. Передо мной куда ни кинь взгляд простиралась спокойная зеркальная плоскость болота, лишь кое-где торчали низкорослые корявые бурые деревца с редкими мелкими листьями.

Ногами медленно шаришь по дну, нащупывая нежную, в воде невидимую, тину-туну, нагибаешься и руками отрываешь ее у самого основания. Так объяснил мне мою работу сосед по участку.

Он хмуро посмотрел и встретил неласково.

– Ты здесь чего забыла, девочка? Через день тебя здесь не будет! Тут взрослые не выдерживают, а они детей нанимают!

Сосед был рослым крепким мужчиной семидесяти трех – восьмидесяти двух ралнот[5]. Определить его возраст мешала борода и грива волос иссиня-черного цвета.

Я ничего не ответила ему и принялась за работу, вытаскивая на лодочку длинные волокна тины-туну. Она мягко, лаская, касалась ног воздушным облачком прозрачных нитей, а на воздухе становилась светло-бурыми слипшимися прядями.

Через некоторое время у меня закоченели ноги и руки: вода была ледяной, тут повсюду били холодные источники в других местах тина-туну не росла. Я принималась согревать дыханием пальцы и поджимать под себя то одну, то другую ногу.

– Эй, выйди на берег и погрей ноги. А то сведет судорогой и потонешь тут. Здесь работа не для неженок.

Я сердито посмотрела на соседа. Он что, насмехается? Я никогда не была неженкой! Лодырь – да, но неженкой никто не называл. Я с удвоенной силой продолжила работу, надеясь таким образом разогреться.

Тут о мою лодыжку что-то обмоталось. Сначала я подумала, что это тина-туну, но оно присосалось. Я задрала ногу и увидела темно-коричневую змейку, облепившую лодыжку. Я в ужасе принялась дрыгать ногой, пытаясь ее сбросить, содрала пальцами и брезгливо швырнула далеко в сторону.

Сосед молча наблюдал за мной, достал из-за пояса палочку, поджег ее кончик, сунул другим концом в рот и, пуская дым, сказал:

– Пустая трата времени. Лисяпы все равно присосутся. Так ты будешь собирать их, а не тину-туну. Лисяпы мало пьют крови и очень медленно. Ничего с тобой не случится. Потому не обращай на них внимания.

Сосед оказался прав. Вскоре мои ноги до колен обмотали около шести лисяп. Я старалась не обращать на них внимания, хотя это было очень трудно.

Потом с воздуха набросилась мошкара, я стала обрызгивать себя водой.

– Эй, девочка! Ты что же, так и ни разу не отдохнешь? Конечно, это не мое дело, но послушай добрый совет – так ты без ног останешься.

Сосед сидел на берегу и жевал кусок лепешки. Я разогнула затекшую спину. Пожалуй, он прав. Я подтянула лодочку к берегу, содрала лисяпы и села на землю, вытянула ноги, блаженно подставляя их лучам светила.

– Ты что же без обеда? – снова подал голос сосед. – На, держи.

Он протянул мне кусок лепешки.

– Нет, спасибо. Я привычная.

– Не знаю в каких местах ты привычная, но тут силы нужно подкрепить. Держи.

Я вновь отказалась. Мужчина разговаривал безразличным, лишенным эмоций голосом.

– Ишь, какая гордая. Не хочешь – твое дело. – Даже это он сказал без всякого выражения.

Я принялась растирать ноги. От укусов лисяп они слегка кровоточили.

– Ничего, – пробормотала я себе, – я справлюсь.

Мужчина, услышав, наверно, с уважением посмотрел на меня.

– Ты молодец. Я думал, ты сдашь. Утром всегда тяжелее – вода холоднее и мошкары больше. А вот когда глубже зайдем, там легче: холодных источников мало и лисяп меньше. Скажешь, как тебя зовут?

– Рэкса, – ответила я. – Рэкса Крайт.

– Лео Росси. Будем знакомы.

– Скажите, почему нас только двое? – спросила я соседа; вокруг нас на болоте я не увидела ни одного сборщика тины-туну, кроме него.

– Меня сегодня перевели с другого участка. Остальные, работающие здесь, уже ушли вперед. На глубине догоним, – добавил он. Лео Росси встал, с хрустом потянулся, вошел в воду, толкнув с собой свою лодочку. Я встала вслед за ним.

– Ты уже отдохнула? – спросил он, возможно, что удивился. – Ты зачем на болото вообще пришла?

– Мне нужны ки, чтобы вылечить мою сестру.

За одну неделю я вымоталась так, что даже во сне мне снилось, что я хочу спать. Вечером я наспех глотала ужин и подала на тюфяк, вытягивая свои распухшие ноги; утром вскакивала, на ходу завтракала и стоя продолжала свой сон, трясясь в пыльном вонючем автобусе, сжатая с четырех сторон рабочими, крестьянами, дачниками, торговками и многими другими, спешащими по своим делам.

Держась за поручень, что, впрочем, было излишним, я ехала в автобусе, набитом до отказа раздраженными сердитыми людьми, и как всегда дремала, держа у пояса на весу пакет с обедом и бутылкой воды. Пить я взяла потому, что болотная вода была неприятна на вкус и щипала язык и горло. Передо мной на широком автобусном сиденье расположились две болтливые нуритянки, я с удовольствием села бы рядом, но они были полноваты и расположились с комфортом. Опустив голову, я увидела между ними на краю сиденья небольшое мокрое пятно. Капало с моего пакета, очевидно, протекла крышка бутылки, а автобус довольно весело прыгал на ухабах. Я поспешно опустила пакет, пусть льет мне на ноги. Нуритянки прервали щебетание, посмотрели на пятнышко и отодвинулись в разные стороны.

– Что это? – визгливо спросила одна, дотронулась до пятна и, растирая пальцами, поднесла их к носу. Этот жест рассмешил меня: она еще лизнула бы!

– Моча это, – огрызнулась я. – Для анализов.

Жаль, что уже была моя остановка на следующую пересадку, а то бы я как раз поместилась между нуритянками.

Болото, где росла тина-туну, было мелководное. Пройдя полсана[6] от берега, вода все еще не поднималась выше моих бедер.

Достигнув глубины по пояс, действительно стало немного легче – а может, я просто привыкла. Лисяп стало чуть меньше, и мошкара не так донимала: доставая тину-туну, приходилось погружаться в воду с головой. Я старалась не отставать от Лео – какой интерес остаться одной посередине водного пространства.

А находились мы уже далеко от берега. Иногда было лень ходить туда и обратно, чтобы пообедать на берегу, а стоять в воде не хотелось. Я забиралась на сучковатое, редкое на болотах, дерево и, свесив ноги, ела.

Я заметила, что Лео Росси почти никогда не обдирал лисяп по одной причине – их на его ногах не было. Я спросила почему. Лео достал палочку, с помощью которой он дымил, и помотал в воздухе ногами, сидя на соседней ветке дерева.

– Потому что они сами отваливаются, – сказал он и помахал палочкой.

– Почему? – спросила я.

– Потому что у меня в крови полно гадости.

– Откуда у тебя гадость?

– Потому что я давно употребляю табак, – ответил он снова без малейшей тени раздражения и задымил.

Действительно ли я была такой крепкой и выносливой или мне просто везло, но я выдержала.

– Если наберешь меньше других тину-туну, выгоню. Без тебя много охотников на твое место, – рявкнул хозяин, прибывший на легкой мотолодке забрать полуденный сбор водорослей, пока они не засохли.

– Чего это он? – поинтересовалась я, встряхиваясь от ледяных брызг, которыми меня обдал укативший хозяин.

– Часть дневного урожая тины-туну потерял. – Лео Росси говорил ровно, без эмоций; впрочем, как всегда.

– Как это умудрился?

– Кто знает. Сборщик был молодой, может, свело судорогой, может, просто, усталый, заснул – неудачно упал, перевернув свою лодочку с дневным сбором тины-туну.

– Что теперь с ним будет? – спросила я, имея в виду не хозяина, а молодого сборщика.

– А что с ним, с мертвым, будет? Выловят, похоронят. – Лео Росси посчитав, что поговорил достаточно, развернулся и принялся за работу.

Я вспомнила, что говорили о сборщиках на болотах. Так это правда. Участок погибшего сборщика делили между собой соседи по участку, что позволяло им собрать больше тины-туну и, соответственно, получить больше ки, ведь количество водорослей ограничено. Так что помощь не вошла в привычку сборщиков на болотах. Каждый сам за себя. Это стало нормой. И Лео Росси такой же.

Я оглядела местность: на протяжении большого расстояния простиралось мелководное ледяное болото. Я впервые осознала, что если что-нибудь случится, отсюда не сумеешь и не успеешь выбраться, не спасешься – кругом вода. Как ужасно погибнуть посередине водной пустыни без надежды на помощь.

Мне стало страшно. Я обернулась. Лео Росси успел продвинуться далеко от меня, и я осталась одна. Я бросилась догонять, но споткнулась, упала и панически напуганная собственным воображением, неудачно пыталась подняться – дрожащие руки скользили по гладкому дну болота, вода попала в рот и нос, и я чуть не захлебнулась. Как пружина я вылетела из воды, яростно отплевываясь. Лео Росси даже не обернулся.

Остальных сборщиков мы нагнали, когда достигли глубины. Моей соседкой слева оказалась девушка с волосами цвета тины-туну на воздухе. Мне пришлось туго – вода болота здесь спокойно смыкалась над моей головой, а я не умела плавать.

– Ты боишься? – спросил Лео.

– Я ничего не боюсь, – возразила я. – Просто не знаю, как поступить.

– Тогда проще, – сказал Лео. – Погружайся на дно, там есть специальные мешки с камнями, они помогут не всплывать, рви тину-туну и отталкивайся ото дна. Вынырнув, хватайся за лодочку.

– Я тоже так думала, – кивнула я. – Только лодочку надо привязать к себе длинной веревкой, чтобы случаем она не отплыла. Лео был прекрасным ныряльщиком, видно, он не первый год работал на болотах. В тот день я отстала.

Еще находясь на той глубине, где могла держать голову над водой, стоя на цыпочках, я пробовала научиться плавать, преимущественно вокруг лодочки. Во время отдыха сидящий на суке Лео Росси бесстрастно наблюдал, как я смешно пыталась пересекать расстояние от дерева до лодки. Кое-как держаться на плаву я научилась, а на большее рассчитывать не приходилось, уныло поняла я. Стоит вспомнить первое погружение на глубину чуть больше моего роста, когда я мгновенно вынырнула, растеряв едва сорванный скудный пучок водорослей, судорожно вцепившись в борт лодочки побелевшими от напряжения пальцами.

Я заняла у Кур длинный шланг и приспособила как проводник воздуха: один его конец прикрепила к лодочке, другой зажала во рту. Теперь я чувствовала себя гораздо уверенней, знала, что с ним уж точно не утону, и находилась под водой намного дольше, пока моя ладонь могла охватывать увеличивающийся пучок собираемой тины-туну. Оттолкнувшись ногами от дна, всплывала, складывала растения в лодочку и ныряла за новой порцией. Я так наловчилась, что немного обогнала Лео Росси.

Моя голова в очередной раз появилась на поверхности воды, я решила немного передохнуть и, отложив шланг, распласталась в нагретой поверхностной толще водоема.

– Мне показалось, что кричали, – вопрошая, осведомила я вынырнувшего Лео Росси. Он пожал плечами.

– Тебе какое дело. – И намеревался было нырнуть, как я остановила его, воскликнув, указывая пальцем:

– Лео Росси, там действительно кричат!

На соседнем мне участке тонула девушка, мелькали белое пятно лица и беспорядочно бившиеся руки. Не знаю, отчего вдруг с ней приключилось такое, может, она не так хорошо умела плавать, как казалось, или свело ногу, хотя холодные ключи уже не так часто встречались. А может, она стала думать...

Единственное, что позволяло мне до сих пор не уйти камнем на дно, вернее, после этого всплывать, то, что я не задумывалась о глубине, достаточной, если постараться, чтобы утонуть, а тебе, Рэкса, и стараться не надо – плавать ты не умеешь и не тешь свое тщеславие; не думала о том, что здесь, в бескрайнем водном пространстве болота, спасать никто никого не будет. Я заставляла себя не задумываться об этом. Стоило бы мне подумать о том, что могу утонуть, что утону, то утонула бы.

Девушка, наверно, подумала.

Мой возглас не произвел на Лео никакого впечатления. Тогда я оторвалась от своей лодки, неуклюже барахтаясь, доплыла до соседнего близстоящего дерева и, оттолкнувшись от него ногами, нырнула на помощь тонувшей. Я принялась пихать девушку, выталкивая на поверхность, в сторону ее лодки для того, чтобы она могла уцепиться. И тут я поняла, потому что почувствовала на себе, простую истину: прежде чем спасать других, нужно сначала самой научиться плавать. Непреодолимая сила потянула на дно, я поняла, что тону, а тело, осознав это на мгновение раньше, перестало подчиняться разуму, наполненному абсолютным ужасом, я отчаянно забила руками и ногами, вынырнула, захлебываясь и судорожно, взахлеб, втягивая ртом воздух. Едва смогла заметить, как девушка схватилась за борт лодки, – единственное, что я успела увидеть. Я почувствовала, как вода скрыла меня и, убаюкивая, медленно опустила на дно.

На поверхности болота я появилась в крепких руках Лео Росси.

– Ты же не умеешь плавать?! – произнес он, едва я успела отхаркаться от воды; впервые я услышала интонацию в его ровном голосе.

– Зато ты умеешь! – улыбнулась я.

А вечером после работы на берегу болот произошла небольшая стычка. Пока я вытягивала лодочку на сушу, ко мне подошли трое мужчин с мощными распухшими икрами, смуглые до черноты, что выдавало в них бывалых сборщиков водорослей. Это все вода болота: чем больше лет здесь работаешь, тем смуглее становишься; я еще не потемнела, свойство воды тины-туну проявлялось через зиму.

– Мало того, что ты тину-туну со шлангом собираешь, так ты еще не в свои дела лезешь! У нас здесь на болоте свои порядки, и ты их зря нарушила! – выступил нуритянин со злыми сердитыми глазами – именно он оказался потерпевшей стороной, а остальные присутствовали для пущей внушительности и выразить солидарное негодование.

Я онемела от изумления – ну ладно еще, все якобы не слышат, что нужно прийти на помощь, но они на этом болоте дошли до того, что в открытую, не стесняясь, попрекают, что я услышала! Спасенная девушка стояла неподалеку от них с таким выражением лица, будто просила прощения у всех за то, что ее спасли.

– Ты ее не топила, нуритянка сама тонула, это были ее проблемы!

– Что Вы возмущаетесь, я ее спасала, а не Вас. Это не Ваши проблемы, – с растерянностью выдавила я. Почему негодование нуритянина вызвало у меня недоумение?

– Нет, это мои проблемы! Тебе, наверно, не нужно дополнительно пол-участка. Может быть, ты мне свою половину отдашь?

– Мне нужны пол-участка, но не за счет чей-то жизни.

– Глупая сукопа! Ничего, на болотах часто происходят несчастные случаи. И шланг не поможет, – угрожающе произнес мужчина. – Лео Росси не расстроится.

Но Лео Росси встал рядом со мной.

– Если тронешь Рэксу, будешь иметь дело со мной.

И это был убедительный аргумент в мою пользу.

41. НУРИТЯНСКАЯ ЧУМА

Офелия слабела. Она с трудом вставала с постели, чтобы сделать физиологические необходимости. Сестренка сильно похудела, ее головка из-за удивительно густых волос казалась непропорционально большой, глаза на тоненьком лице – огромными, черные тени подчеркивали их величину. Единственным утешением Офелии была кукла. У девочки не хватало сил с ней играть, и она что-то тихо лепетала своей "фее".

Я открыла дверь и устало ввалилась в комнату. Мать стояла растерянная, и я спросила:

– Что приключилось?

Офелия полусидела на кровати, закрыв тонкими ручками лицо, ее худенькие плечи вздрагивали от рыданий. Я подлетела к сестренке:

– Скажи мне, почему ты плачешь? – Каждая ее слезинка надрывала мне душу.

Она не отвечала. Мой взгляд упал на одеяло, где валялись разноцветные останки того, что недавно было куклой.

– Офелия, как это случилось?

– О, Хлоя, моя Хлоя, – причитала бедная девчушка.

Я схватила ее руки, отводя от лица, и заглянула в глаза.

– Это Лира? – спросила я.

Офелия опустила голову, отводя взор. Слезы жалости наполнили мои глаза. За что Лира так поступила с Офелией, которая любила и заботилась обо всех, включая и ее? Маленькое чудовище у тяжелобольной девочки отняло крохотную радость, отраду, тихую любовь, которую она дарила куколке. Почему Лире так нравится делать больно Офелии?

Я повернулась к Лирке.

– Ты чудовище! – закричала я. – Как ты могла! Офелия же больна!.. Зачем ты это сделала?

Лирка, отбежав подальше, насколько позволяли размеры комнаты, и показала язык.

– Подумаешь, разревелась из-за какой-то куклы! Пусть поплачет, может, полегчает.

– Я тебя сейчас убью, – зарычала я, ринувшись к ней.

Снежана испуганно вцепилась в меня.

– Рэкса! Рэкса, как можно!

Я словно очнулась. Неужели я в самом деле способна на такое?

– Как я тебя ненавижу! – горько прошептала я.

– Взаимно! – был ответ Лиры. – I hate you too![7]

Мы перебрались жить в другую квартиру-комнату на третий этаж. Она была на много лучше нашего прежнего сырого подземелья, суше и светлее с большим окошком со ставнями. Здесь даже воздух был свежее.

– Мама, – сказала я, когда принесла домой полученный заработок на болотах, – вот ки, найми хорошего врача и купи нужные лекарства.

Снежана медленно осела на табурет словно от тяжести тусу.

– Рэкса, так вот зачем ты так надрывалась... Для этого нам ки не нужны.

Мать посмотрела на меня и опустила глаза, полные слез.

– Разве ты не видишь эти черные круги?.. Рэкса, Офелия умирает – у нее нуритянская чума!

Разум не успел осознать сказанное, а в сердце что-то оборвалось. Офелию я люблю больше всех на свете, больше себя. Я даже не заплакала, а лишь чуть приподняла брови.

– Нет, она не умрет. Так не бывает. Жизнь, на сколько она ни гнусна, не может быть столь жестокой. Во всем есть предел, – мои губы чуть дрогнули, – отец, Олеко... Для меня это слишком.

Я знала, что от чумы умирают. Что давало мне надежду? Не знаю. Но я не могла думать, что Офелия умрет. Даже после гибели Олеко мне хотелось верить в чудо. Я готова была поверить в призрачного бога Отца Сергия, в его милосердное всемогущество. Счастье, верю – ты есть и когда-нибудь ты найдешь меня... Я отчаянно искала в лесу цветок-нурити – единственное спасение от чумы. Но лесные опушки были пусты. Чума, не посещавшая нас вот уж несколько десятков ралнот, нагрянула, когда ее никто не ждал и забыл о ней.

Как я ненавидела Хадашаха!! Какими проклятиями осыпала его величественное имя! Я сама не могла поверить, что во мне столько ненависти. Если бы я могла убить его. О нет!! Сначала бы... о! Я бы голыми руками выковыряла его мерзкие глаза, зубами впилась, вгрызлась в его горло... Меня трясло от бессильной ярости.

Я направилась ко Дворцу, где находился единственный Цветок Нурит на планете. Зачем я пошла? Ведь я отчетливо сознавала, что при всем моем горячем желании мне не удастся украсть цветок из чрева Дворца.

Вокруг правительственного здания толпились нуритяне, богатые и бедные, больные и здоровые, пекшиеся не о себе, а о любимых. Одни кричали – молили Хадашаха о Цветке, просили сжалиться, хотя их мольбы были глупы и бессмысленны; другие угрюмо бродили вокруг Дворца, окруженного силовым полем.

К вечеру нуритян поубавилось, а я столкнулась с Лемоном.

– И ты? – воскликнула я.

– Да, Симут болен.

Я чуть не фыркнула: "Нашел о ком беспокоиться" – но вспомнила, он его брат. Я оставила при себе свои убеждения о Симуте, как о ничтожном, противном и самом гнусном мальчишке на свете.

– Я дурак. Как будто с самого начала не понятно, что ничего не выйдет, – уныло проговорил Лемон.

– Почему? – глупо спросила я.

Мы друг друга поняли: нас обоих прельстила невообразимая идея украсть Цветок Нурит.

– Даже если отключат силовое поле, там полным-полно солдат Хадашаха.

– Но надо что-то делать!

– Иди, пробуй! – огрызнулся Лемон.

Он пошел прочь от дворцовой Площади, я побрела следом, яснее ясного понимая безвыходность положения. И от чего чума настигла нас тогда, когда исчезли все цветы-нурити. О, Цветок Нурит – гордость и символ планеты, наше уважение и преклонение сменилось жаждой сделать из него настойку – был поставлен в один ряд с обыкновенными цветами-нурити, необходимыми лишь для того, чтобы получить "эликсир жизни".

В начале лета слегла Лира. Ее болезнь носила прогрессивный характер. Если начальный период чумы Офелия переносила на ногах, крепилась, обманывая нас, то Лира терпеть не стала. А в том, что у нее чума, мы с матерью, к сожалению, не сомневались. Я раньше думала, Лирка исчезнет (не исключалась и возможность смерти) – это будет самый счастливый день в моей жизни. Но теперь, когда знала, что у Лиры нуритянская чума, к моему удивлению, не испытывала радостного чувства или мстительного удовлетворения, но также не ощущала особой жалости и скорби. Я не могла любить эту девочку, она выжгла собой все мои чувства к ней, кроме легкой злобы, похожей на горькое презрение.

Я понимала, мое отношение к сестре отвратительно и не должно быть таким, и когда она слегла, я внушала себе это, я очень старалась, но мое сердце не отзывалось на попытки разума призвать к совести.

Я хотела купить Офелии новую "фею", но сестренка наотрез отказалась – ей не нужна другая кукла.

Офелия задыхалась сухим кашлем. Мама кормила ее с ложки, у самой девочки не было сил. Я сидела в своем уголке мрачная и сердитая на всех, на себя, потому что ничего не могла исправить, на Офелию – какое она имеет право меня покинуть!, на мать, которая делала вид, что ничего не происходит.

– Ты поправишься, моя милая, – весело говорила Снежана.

– Не надо, мама, – слабо молвила Офелия. – Мне не гулять вместе с вами.

– Я знаю, что ты поправишься!

– Не надо, мама, – вновь проговорила девочка и слегка поморщилась, – не надо притворяться. Ты знаешь и я знаю, что скоро умру. Я чувствую, что умру.

– Зачем ты так говоришь? Зачем ты делаешь мне больно? – дрожащим голосом прошептала мать.

– Я хочу, чтобы ты привыкла и потом... после... тебе не было очень больно.

Офелия и Лира лежали на кровати, и мама на ночь перебиралась ко мне на тюфяк. Когда Лира стала слабеть, она начала догадываться, что с ней происходит, и принималась биться в истерике.

– Ты заразила меня, ты! – кричала Лирка, пытаясь кинуться на Офелию с кулаками, но Снежана сдерживала ее и мягко возражала:

– Лирочка, ты же знаешь, чума не заразная. Офелия ни при чем.

– Она меня ненавидит! Глупая Офелия пусть помирает, – плакала Лира, – а я не хочу, не хочу!

Снежана ушла с работы и посвятила себя больным девочкам. Мама старалась уделить им равное количество внимания, несмотря на то, что средней дочери требовалось больше заботы, но когда она начинала ухаживать за Офелией, Лирка поднимала крик – ей тут же что-то надобилось. Я бросила тяжелую изнурительную работу на болоте. За два месяца скопилось достаточно ки, и я хотела быть поближе и подольше с Офелией. Честно говоря, я считала, что скоро последую за сестрами. Может, и к лучшему: на этой планете меня никто не ждет, мне нечего было терять. Без Олеко и Офелии мне от этой мерзкой жизни ничего не нужно.

Я нежно поцеловала Офелию, взяла сумку с инструментами и вышла на свою старую работу. Вчера мама решительно и таинственно куда-то ушла и пропала и я ухаживала за больными; за целый день Лирка успела вымотать все мои нервы, пользуясь, что больна, что я старалась сдерживаться и терпеть ее издевательства. Поэтому сегодня я с превеликим облегчением переручила Снежане ее любимицу.

Заработала я ничтожно мало, нуритян на улицах города почти не было – боялись подцепить страшную болезнь. Все знали – стены не помогут, но прятались; знали, что при общении с больным чума не передается, но шарахались друг от друга. Кто сказал, что горе объединяет людей? Это только видимость. На самом деле у каждого своя боль.

– Радостного дня, дедушка, – поприветствовала я Санока, хотя ничего радостного не было. Когда мы счастливы, мы желаем счастья другим, но когда мы желаем счастья другим, не значит, что мы сами счастливы.

– Спасибо, Рэкса Тигриный Глаз.

– Передайте пожелания счастья Лючии.

– Не надо теперь Лючии никакого счастья. Умерла она от нуритянской чумы.

– Бедная девочка...

– Не надо жалеть о ней, Рэкса. Кончились страдания Лючии, кончилась ее несчастная жизнь. Лишь мне не повезло.

Я присела рядом. Санок смотрел печально, но он не плакал.

– Она так мечтала увидеть свет, мечтала увидеть этот мир, хотя на него не за что и не на что смотреть. Так мечтала.

Как можно мечтать о том, что никогда не ведала и не видела. Олеко тоже мечтал о планете, которую не знал. Лишь я мечтала о том, что имела, что потеряла. Наверное, мне никогда не понять их, жаждущих несбыточное, мечтающих о неопознанном.

Я отдала старику все имеющиеся при себе ки.

По дороге домой я наткнулась на Лемона. Он шел, сгорбившись, опустив голову, по щекам текли слезы. Я боялась спросить, что случилось: смерть, одна смерть кругом.

– Симут умер, – прошептал мальчик и пошел дальше, желая остаться наедине со своим горем.

В душе никогда не верила, что они братья: благородный великодушный Лемон и низкий подлый Симут. Какого же Симута я не знала, не подлого и мелкодушного, а другого – которого любил Лемон?

Это знал лишь Лемон.

42. РУХНУВШИЕ НАДЕЖДЫ

– Наконец-то пришла, – такими словами встретила меня Лира. – Побыстрей давай. Я хочу пить!

Я отложила сумку чистильщика в сторону и помогла Лире напиться.

– Осторожней. Я чуть не захлебнулась, – раздраженно проговорила она и оттолкнула мою руку. Неправда. Я очень аккуратно держала кружку.

Я поцеловала Офелию в чистый лобик, спросила:

– Есть хочешь? Пить? А мама куда ушла?

– Рэкса, приходили солдаты, они схватили маму и увели ее.

– Почему? За что?

– Я не знаю. Она даже не возмущалась.

– Я скоро вернусь, – крикнула я, выбегая из комнаты.

И зачем я выскочила? Я остановилась у подъезда, не понимая, что происходит и совершенно не представляя, что делать.

Никому не известное прошлое Снежаны... Неужели она когда-то совершила преступление? Или ее родители? За особо тяжелые нарушения закона отвечали не только преступники, также их дети. Помню, отец говорил, что такой закон жесток, на что мать возразила, что это вполне разумно – прежде чем пойти на преступление, пусть подумают, как оно отразиться на детях... А может, узнали о корабле?..

Мои мысленные предположения прервал Харко.

– Рэкса, – позвал он. – Я хочу сказать тебе о матери. Я, может, виноват, – заминаясь, начал хозяин, – но ты понимаешь, с солдатами Хадашаха шутки плохи...

От тревоги и нетерпения я перебила, подгоняя, его:

– Я понимаю, говорите дальше.

– Так вот. Два сона[8] назад солдаты нагрянули ко мне. Я испугался, что им надо до такого ничтожного хозяина квартир. Так вот, они меня спросили: "Здесь живет Снежана Мэртон Крайт?" "Да", – ответил я. Понимаешь, я не знал, зачем им она нужна. Потом я осмелился спросить, в чем дело. Солдат сказал: "Именем Повелителя планеты Нурити Снежана Мэртон Крайт арестована за кражу великого Цветка Нурита!"

– Но почему? Ведь это неправда!

Хозяин развел руками.

– Я спросил и сказал, что Снежана – скромная добрая нуритянка и очень почитает законы, но они, понимаешь, ответили, что это не мое дело.

– Почему? Почему? – растерянно продолжала твердить я.

– На нее, наверно, наговорили, – прошептал Харко, – понимаешь, кому в такие трудные времена не хочется вознаграждения. Тут один отверженный околачивался, и пусть меня чума поразит, – он испуганно прижал руку ко рту, – ну не чума, а так, если этот прокаженный не наговорил.

– Глупости! Офелия и Лира все равно же больны. Я пойду к Хадашаху, – разгоряченно воскликнула я.

– Не надо! Я тебя не пущу! Ты мне нравишься, Рэкса, ведь ты друг Олеко... вернее, была другом Олеко, и я не хочу, чтобы тебя схватили как соучастницу. Ошиблись – не ошиблись, с бедняками там не возятся! Если захотят разобраться, без тебя выпустят, а иначе и ты пропадешь. А что же будет с Офелией и Лирой?

Я кивнула. Я действительно не подумала о них.

– Не трогай меня! – закричала Лира, когда я попыталась поправить на ней одеяло.

– Я хотела помочь, – как можно мягче произнесла я.

– Не нужна мне твоя помощь! Уйди! Go! Я не хочу тебя видеть! Ты мне противна!

– Когда захочешь пить, возьми трубочку, – сказала я.

Каждый день я уходила на заработки, утром приводила сестер в порядок, кормила, а чтобы девочки в мое отсутствие могли сами пить, я использовала длинную гибкую трубку, один конец которой опустила в ведро с водой, другой положила на одеяло так, чтобы они без особых усилий могли взять.

Меня привлек шум на площади. Несколько нуритян чем-то бойко торговали.

– Что продают? – пыталась спросить я у скачущей женщины, пробирающейся сквозь толпу.

Торговец, к которому рвалась очередь, объявил:

– Кончилось.

Толпа, взвыв от сожаления, отхлынула.

– Да что продавали?

– Лексир жизни, – злобно ответила нуритянка, словно я была в чем-то виновата, – настой из цветков-нурити.

– Что?! – вскричала я, сердце мое екнуло.

– Что слышала. Нечего ушами хлопать.

Толпа перекатилась к другим торговцам. К ним не пробьешься, уныло подумала я, глядя на озверевших людей, а если и удастся, назад с пузырьком настоя не выберешься.

Я бросилась к удаляющемуся торговцу.

– Неужели у Вас больше нет эликсира?

– Кончился, девочка.

– Пожалуйста!

– Что же поделать, если у меня нет, – он недоверчиво окинул взглядом мои лохмотья.

Я достала из-за пояса мой заветный кулон и, не колеблясь, протянула его нуритянину.

– У-у, – торговец тут же вытащил пузырек, перекочевавший в мою руку, а кулон, блеснув в последний раз мне яркой звездочкой, исчез за его поясом.

– Я собирался продать эликсир одному человеку за большие ки, он отдавал лакси, – подчеркнул торговец, – но так и быть.

Не чуя ног, мчалась я домой, прижимая к груди драгоценный флакон. Невыразимое счастье, бесконечная благодарность судьбе переполняла меня.

– Пить, – пролепетала Офелия, услышав, что я пришла.

Трубка валялась на полу, и ее конец был выдернут из ведра.

– Я нечаянно! – сказала Лира, но в ее глазах была ложь.

Я сразу же дала выпить содержимое пузырька Офелии, остаток с легким сожалением вручила Лире.

Офелия впала в беспамятство. Три дня я терпеливо ждала затянувшихся результатов, выполняла капризы и слушала бесчисленные жалобы Лиры. На четвертый день появился Лемон.

– Здравствуй, Рэкса.

– Привет. Вот сижу, жду, когда Офелия поправится. Я достала настой у торговцев.

– Хватило бы и одного, – старательно улыбнувшись, проговорил мальчик.

– Не поняла...

– Я говорю, для девочек хватило бы и одного пузырька, который я приносил. Этот бы оставила для себя. На всякий случай.

– Ты приносил нам эликсир?!

– Ну да, три дня назад. Я знал, что Офелия больна, и уж постарался раздобыть настой. Тебя не было дома, Офелия спала, а я спешил, потому я отдал пузырек твоей младшей сестренке, наказав, когда Офелия проснется, выпить с ней эликсир.

Я не сомневалась в искренности поступка и правдивости слов моего друга, хотя не могла представить, каким образом ему удалось достать целебный настой, но не могла поверить в совершённую Лиркой подлость. Я наклонилась и нашарила под подушкой у сопящей во сне Лиры пустой флакончик из-под эликсира, точно такой же, что стоял на столе. Офелия обязательно сказала бы мне о настое. Если бы о нем знала. Выходит, Лира выпила его одна, обрекая сестру на смерть...

Лемон подошел к кровати, ласково провел по волосам Офелии, и нечто изменившееся в его лице насторожило меня.

– Ты что-то скрываешь. Скажи, – потребовала я.

– С чего ты взяла? – он нервно дернул головой и тонко вскрикнул:

– Ничего я не скрываю.

– Не молчи.

Лемон колебался, но он знал меня – я не отступлю, и, собравшись с духом, молвил нормальным голосом:

– Всех очень ловко обманули. Когда люди рядом со смертью, они отчаянно хватаются за любую надежду, не задумываясь и не раздумывая над очевидным. Откуда у торговцев "лексиры жизни", ведь цветы-нурити запрещено выращивать?

– Если торговцы – обманщики, почему рядом стоявшие стражники не помешали им?

– Да страже тоже кое-чего перепадает с торговли.

– Но может, Хадашах разрешил продавать "лексир жизни", он же знает, что нуритян косит чума... Почему ты так уверен? – гневно спросила я, глядя в поникшие глаза друга.

– Я говорил тебе, что в тот день торопился. У меня был еще один пузырек с настоем, и я спешил к больной Зус... Знаешь, после гибели Рубахи она стала другой, словно у нее отняли половинку ее существа... Может, и к лучшему, что она умерла...

– От чумы? – Надежда, теплившаяся в сердце слабым, поддерживаемым верою в чудо огоньком, погасла.

– А правду говорят, что во Дворце идет торговля? – деловито прервала я лемонино скорбное молчание. – Я не верю.

– Говорят. Должно быть, правда. Настоящими цветками. Не вскакивай. За лексир огромная цена.

– У меня есть корабль!

– Ага, конфискованный. Подари им корабль, и в тюрьме для разнообразия посиди.

– Что же мне делать?.. Как же так...

– Разве ты не поняла? Нуритянская чума специально выпущена. Не было, не было и нате! В ранние времена чума часто заявлялась, а в последние годы – ни разу. Она уже давным-давно вымерла, и о ней забыли. А Хадашах возьми и выпусти ее из какой-нибудь пробирки.

– Зачем?

– Не поняла. Чтобы держать власть над нуритянами. Клянусь, огромное восстание все равно поднялось бы, но Хадашах вовремя успел: и теперь все бегают, теперь не до революций!

– А это торговля во Дворце, – продолжал Лемон, – и рассчитана на богатых, а Хадашах свою казну поднаполнит. Темень приутихнет, а сыс будут продолжать измываться. Мы еще пожалеем, что не умерли сейчас.

Лемон ушел, а я размышляла над его словами. Может, он не до всего сам додумался, но тогда пересказал слова других, умных и рассудительных, наверное, тех, с кем общался он и Олеко.

Я вздохнула. И медленно подняла голову, охваченная внезапным ужасом. До меня лишь сейчас дошел смысл слов Лемона, пришедшего сказать, что чудес не бывает. Никто: ни Вселенная, ни Нурити, ни всемогущие боги, возомнившие себя милосердными чудотворцами, – не мог подарить лучик счастья. Мне казалось все это ненастоящим, какой-то идиотской шуткой насмешницы судьбы. И вдруг поняла, что это правда.

Надежды больше не было.

Я встала, сжала руки в кулаки, запрокинула голову и закричала что было силы. Слез больше не было.

Я бросила работу, пришлось целыми сутками ухаживать за сестрами. До самого последнего дня я ни разу не выходила из дома. Даже в те короткие промежутки времени, когда девочкам не требовалось помощь, я не хотела упускать ни мгновения, садилась у изголовья Офелии и смотрела на нее. Она ужасно похудела. Кожа обтягивала ее скулы, сама девочка походила на тростинку. Она ничего не весила, я легко поднимала ее с кровати в случае надобности. Вокруг глаз образовались страшные черные синяки – признак нуритянской чумы.

Даже если Офелия каким-то чудесным образом не умрет, синяки навсегда останутся на лице и она не будет прекрасной, как раньше. Но я смотрела на нее и мне она казалась прежней.

Мы жили на ки, скопившиеся в предостаточном количестве – тратить было не на кого. Верный Лемон оказывал мне помощь, покупая нам продукты, но их требовалось мало – девочки практически ничего не ели, а у меня пропал аппетит, я перекусывала, чтобы поддержать силы.

Офелия день и ночь металась в бреду, хрипло дыша, хватая воздух пересохшими губами. Я беспрестанно обтирала сестренку водой, увлажняла губы, чтобы хоть немного уменьшить ее мученья, укладывала на лоб тряпку, смоченную холодной водой. Офелия полыхала как огонь, вода с тела испарялась на глазах, тряпка мгновенно теплела и постоянно падала с мотавшейся головы больной девочки. Я повторяла все заново, стараясь успевать выполнять просьбы Лирки и отгонять надоевших цум.

В часы моего долгого ухода за больными я вспоминала колдунью, напророчившую мне судьбу. Цыганка оказалась права, для меня наступили дни нищенства и голода. Гадалка пообещала мне крутой перелом в одиннадцать лет. Она сказала, что стану счастливой. Нет, цыганка неправа, я не буду счастлива без Офелии, озарявшей мне эту ужасную жизнь. Ну что ж, и гадалки могут ошибаться. Маленькая частичка "не", ты круто меняешь судьбу.

Заходила Кур, предлагала ухаживать за Лирой. Я спросила, почему она так привязалась к моей младшей сестре. Хозяйка ответила, что девочка напоминает ей умершую дочку. Мне порядком надоели ругательства Лирки, которыми она осыпала меня, но я подумала, что такие хорошие люди как Харко и Кур не заслуживают выслушивать ее бесчисленные вопли и стенания. Я сказала, что справлюсь сама.

Я ухаживала за Лирой не из жалости и сострадания, нет. К сожалению, у меня не осталось к этому гнусному существу ничего, даже ненависти. Я ухаживала за ней, быть может, из долга, что приказала мне природа, которая к моему несчастью дала мне Лиру в сестры.

У Лиры еще не началась лихорадка, и сестра не упускала случая, чтобы проклясть меня, оскорбить за то, что она умрет, а я нет, за то, что меня не убили в тот день на Площади, что не умру вместо нее, что я дрянная никудышная сестра, раз не могла спасти, и что друг Лемон такой же идиот, да еще ходит к нам. Болезнь сделала Лиру невыносимой, но мне было жаль ее, понятно, кому хочется умирать. Чувствуя мою жалость, она распалялась еще больше и заходилась в злобном крике.

Одни слова ранили меня в сердце, когда Лира сказала холодным шипящим голосом:

– Единственное, что приводит меня в неимоверное счастье, это то, что Офелия сдохнет раньше, чем я. Ты заметила, Рэкса, что все, кого ты любишь и любила, умерли: отец, твой Олеко, Офелия. Ты проклятая, и если я умру, то вот ты останешься жить и всю жизнь будешь носить боль в сердце.

Ее слова пронзили меня насквозь холодной льдиной, но я ничего не ответила, глядя на нее бесстрастными глазами. Желтый огонь, наверно, в них потух, и Лира не отвела своего взгляда.

43. ПОСЛЕДНИЙ РЫВОК

Офелия очнулась, в последние дни жар спал, и она погружалась в спокойный глубокий сон. Лира находилась в тихом беспамятстве. Болезнь была милостива к ней: девочку не мучил надсадный кашель и, находясь в беспамятстве, она не страдала лихорадкой.

– Рэкса, – ласково пролепетала шелестящим голосом Офелия.

– Солнышко мое, – откликнулась я.

Офелия немного полежала молча, устремив теплый взор сине-карих глаз на меня, спросила:

– Какой сейчас месяц?

– Третий месяц лета, Офелия.

– Где мама?

– Ее нет.

Девочка задумчиво покачала головкой.

– Знаешь, Рэкса, я никогда не умела прощаться. Я думаю, какие слова нужно говорить при прощанье? – Офелия тоненько засмеялась колокольчиком, но за ее смехом я слышала грусть. – Тебе скоро будет двадцать ралнот[9].

– Да, Офелия.

– Я хочу тебя поздравить... Поздравить за все дни рождения, которые у тебя будут...

– Офелия!

– Мне снился странный сон. Будто я иду над огненным озером, а на одном берегу стоите вы с Лемоном, а на другом – отец и Олеко. Я стремилась к тебе, но не удержалась и сорвалась прямо в огненную пучину. Вы бросились ко мне на помощь, ты очень старалась – я чувствовала это всем своим сердцем – но не смогла. Поймали меня папа и Олеко.

– Офелия, ты же знаешь, я не смогу без тебя, – хрипло прошептала я, напуганная ее рассказом.

– Постарайся быть ласковой с Лирой.

– Я не могу. Я не люблю ее.

– А она тебя любит.

– Что!?! – я даже усмехнулась.

– Да, Рэкса, я знаю. Лира любит тебя и боится, что об этом кто-нибудь узнает, потому что ты ее не любишь.

– Я любила ее и пыталась простить. Но она уничтожила мои чувства.

– Она мстит тебе, потому что ты обожаешь меня. Лира и мне вредит из-за этого. Она злится, когда ты кого-то любишь. Она, наверно, ненавидит всех, кого ты любишь...

– Офелия, не будем говорить о ней. Ты опоздала. Я не могу возродить в себе к Лире ничего, даже сострадания. Слишком многое она сделала мне, чтобы я поверила тебе. Не будем говорить о ней, Офелия.

Милая девочка, она все еще пытается приручить нас с Лирой друг к другу. В своей слепой доброте она не видит, что это уже давно не детские проказы, шалости и обиды. Это нечто большее, чем просто сказанное с горяча резкое злобное слово.

– Рэкса, – попросила сестренка, – позволь мне взглянуть на улицу.

Я подняла ее, отнесла к окну. Она распахнула ставни слабыми тонкими ручками с такой силою, какой я не ожидала от нее; светило залило девочку теплыми лучами. Офелия взглянула на страшные почерневшие дома, грязные улицы,вонючие лужи, у которых возились, играя, худые чумазые дети, взглянула в фиалковое небо – там летала птица.

– Как прекрасен мир! – прошептала Офелия.

Мы побыли немного у окна, и я отнесла ее в кровать.

– Рэкса, благодарю тебя за все: за твою любовь, нежность, заботу. Знай, я люблю тебя больше всех на свете.

Я легко провела жесткой рукой по ее худенькой щечке. Даже если бы я была у тебя на десятом месте, все равно ты бесконечно дорога мне, Офелия, солнышко мое.

Она лукаво улыбнулась уголками губ:

– Рэкса, я догадалась, ты – Тигриный Глаз. Не спрашивай как, я сама не знаю. Просто догадалась и все.

– Ты разочаровалась?

Она помотала головой.

– Говорят, ты резкая, злая, грубая, агрессивная, но, о Нурити, никто не знает, насколько ты нежная!.. Рэкса, я хотела бы остаться с тобой, но не в моей власти совершить это. Прощай. – Офелия вздохнула, с последними усилиями схватила мою руку и прижала к сердцу. Ее ручки ослабли, глаза замерли, и взор устремился вдаль, словно мечтая.

– Офелия. Офелия?! Офелия!!!

Чудесная девочка, чистая и нежная, умерла.

Я хотела плакать, но слез не было. Сухие глаза жгло нестерпимо ядовито. Как я хотела смягчить боль слезами! Рыдало мое сердце – слезами крови.

Любимая, любимая Офелия. Зачем смерть унесла тебя от меня? Ты не хотела покидать меня, я не хотела расставаться с тобой, но нас никто и не послушал.

О небо, небо! Пошли мне слезы. Мне душно, мне жжет глаза, словно кто-то плеснул в них кислотой. Почему жизнь так жестока ко мне? Я одна, одна, и нет мне спасителя, Олеко! и нет мне утешителя, Офелия!

Я медленно пошла прочь. Оглянулась. Возле могилы Офелии, наклонившись, стоял отверженный; выпрямился, посмотрел на меня и скрылся.

Я вмиг вернулась. На могилке рдели красные нуритянские незабудки, любимые цветы Офелии!

Это я, я – прокаженная!

Я упала на землю, и долгожданные слезы полились из моих глаз. Они принесли мне облегчение.

Утром с восходом светила я встала с могилки Офелии, поежившись от холодного ветерка.

– Спи спокойно, Офелия, – прошептала я. – А я... Мне уже нечего терять.

На этой планете меня никто не ждет, мне нечего терять. Без Олеко и Офелии мне от этой жизни ничего не нужно.

Теперь я знала, что буду делать.

Лира лежала с закрытыми глазами, температура была нормальной. После того, как она очнется, она умрет.

– Прощай, – сказала я ей, хотя она вряд ли меня слышала, – и прости, если я была к тебе несправедлива. Ты ненавидела только меня, а я – многих. Выходит, я еще хуже тебя. Но это уже не важно. Я могла бы побыть с тобой, но зачем? Чтобы в последний раз причинить тебе и себе боль?

Я зашла к Харко и дала часть всех своих денег.

– Лира скоро умрет. Вот вам ки на расходы. Похороните ее, а остальные кланы возьмите себе. Кур хотела ухаживать за Лирой, я предоставляю ей такую возможность. Если нет, наймите сиделку – ки хватит. Прощайте.

– Ты куда? Ты больше не вернешься? – вопросил хозяин.

Я ничего не ответила.

– Наконец-то мама пришла! – встретили меня Леско и Ката.

– Я просила не называть меня так, – сказала я рассерженно. – Я ужасная Рэкса Тигриный Глаз! – Я сделала страшное лицо и вручила малышам по греммулексу[10], купленному по дороге к таверне "Руба".

– Когда ты придешь еще? – спросила Ката.

– Я ухожу в далекое-далекое странствие. Перестаньте вопить, – рассердилась я. – Маленьких туда не берут.

– А зачем? – спросил Леско, а на глазах появились слезы.

Такого я не ожидала и растерялась.

– Я пойду искать счастье. Когда найду его, я вернусь к вам. Только обещайте, вы не будете плакать. – Теперь и на глазах у Каты навернулась слезинка. – Иначе мне будет тяжело в пути, а каждый раз, как улыбнетесь, легко.

– Да, да, – закричали малыши и принялась улыбаться.

– Будьте верны в дружбе, бескорыстны в помощи и чисты сердцем – это все, что надо человеку. Меня этому научил один очень хороший друг.

– Лемон, я пришла проститься с тобой.

– Что ты задумала?

– Я хочу посмотреть в глаза Хадашаху, – сказала я тихим голосом так, что Лемон все понял... и что Офелия умерла…

– Ты с ума сошла! Да ты и не попадешь во Дворец!.. Это же...

– Не говори. Я сама знаю. Поэтому я и прощаюсь. Теперь меня ничто не удерживает. Прощай.

– Прощай, Тигриный Глаз.

Стоянка разнообразных машин, в том числе и малого космотранспорта, располагалась как раз по дороге к Дворцу, что было очень кстати.

– Эй, – окликнула я служащего, отключая охрану космолета. – Я Рэкса Сян. Подготовьте корабль к отлету.

Я знала, что топливом моя посудина набита до отказа, отец в свое время заранее постарался.

Служащий, увидев набитый ки тусу, оставленный мною, радостно улыбнулся и доброжелательно заметил:

– Я подготовлю, но Вам нужен пропуск от Правителя. Иначе патруль не выпустит с Нурити.

– Я знаю.

Силовое поле у Дворца было отключено. Оно работало лишь в случае крайней необходимости; говорили, что его влияние неблаготворно отражалось на здоровье живущих во Дворце. Поэтому я двинулась прямо к огромным дверям, про себя давно решив, что, если меня к Правителю не пропустят, я протараню Дворец космолетом, пускай все летит в гости к чуме! Мне в любом случае не жить.

За поясом легонечко давил на тело маленький баллончик с газом, обладающим эффектом на время выводить из сознания. Его дал мне при расставании Лемон "на всякий случай", наверно, наивно надеясь, что это оружие мне чем-то поможет. Лемон раздобыл баллончик у одного человека, занимающегося незаконными делишками.

Дорогу мне преградили солдаты Хадашаха.

– Чего надо, темень?

– Я иду к Хадашаху. Передайте, его хочет видеть Рэкса Мэртон Крайт, – сказала я с ошарашивающей наглостью и "на всякий случай" нащупала за поясом баллончик.

Стражник расхохотался:

– Ишь ты размечталась! Иди прочь, мерзкая нищенка! Она хочет видеть Хадашаха! Иди отсюда!

Другой приостановил его грубый смех:

– Какое было имя у преступницы, которая посмела дотронуться до Цветка Нурита? Я узнаю, можно ли пропустить нищенку.

Через некоторое время он вернулся, и я поняла, что пропущена, потому как он быстро провел по мне руками в поисках оружия. Вытащил из-под моего пояса небольшой нож. Другой охранник, завидев его, оживился и сердито ударил кулаком в мой бок:

– Мерзавка, ты, что же, к Повелителю с оружием решила пойти?

– Отстань от нищенки. Она не так проста, раз ею заинтересовался Хадашах. И зачем тебе Повелитель понадобился? Надеюсь, ты понимаешь, что делаешь. Что стоишь? Можешь идти, – так говорил стражник во время обыска.

Я пожала плечами, вошла в открывшуюся дверь и пошла по широкому темно-серебряному коридору, спокойно запихнув баллончик за пояс: пока меня обыскивали, я держала его, зажав в ладони, скрестив руки за головой.

Честно говоря, я не верила, что меня, нищенку, допустят к Хадашаху, мало того, он сам разрешит; я шла ко Дворцу, надеясь не знаю на что, наверно, вот на эту невероятность, словно имя Мэртон Крайт имело магическую силу попадания к Хадашаху.

И вот я очутилась в обширной зале, отделанной золотым и черно-матовым драгоценными материалами в сочетании с зеркальным камнем. Посредине на троне, утонув в мягких покрывалах, восседал Хадашах – Повелитель планеты Нурити – маленький жирный нуритянин с голубыми волосами, одетый в расшитый дорогими камнями хитил. На груди висел черный медальон с изображением Цветка Нурита – символ власти. Я давно уже не испытывала, да и, не помню, испытывала ли вообще того благоговейного почтения и трепета к Повелителю Нурити, к коему приучали всех нуритян. Я смело подошла ближе и с вызовом взглянула на него. Правитель нахмурился:

– Кланяйся своему Повелителю, презренная!

– Моя голова не склоняется перед теми, кого я презираю! – напыщенно сказала я.

Хадашах покраснел в гневе, не от стыда же. Придворные, столпившиеся возле трона, шумно и возмущенно заахали. Хадашах сердито хлопнул ладонями, и они тут же смолкли.

– Я же удавлю тебя, как мерзкую цум. Зачем пришла? – Вероятно, он решил узнать, насколько далеко наглая девчонка зайдет, и не уничтожил на месте.

– Я хотела взглянуть в глаза человека, который убил самое лучшее на планете Нурити, – проговорила я с горечью, потому что глаза этого человека были пусты, и громко добавила: – и сказать, что Снежана Мэртон Крайт невиновна! Я украла Цветок Нурит.

– Вот как! Привести мне главную преступницу, – крикнул Хадашах, и пока выполняли его приказ, он молча смотрел на меня довольно и удовлетворительно.

Я обернулась. Стражники притащили Снежану, поддерживая ее под руки. Под глазами матери характерно чернели синяки.

– Мама, – прошептала я. – Мамочка.

– Ну вот, объявились две воровки Цветка Нурита, – с насмешкой проговорил Повелитель. – Но не думай, что твое добровольное признание облегчит твою участь. – Это он говорил мне и обратился к поникшей матери. – Что ты можешь сказать? Если можешь.

– Она лжет! – встрепенулась Снежана. – Отпустите ее. Я украла Цветок Нурит!

– Наконец-то! Теперь ты призналась. Две сообщницы. Мать и дочь. Увести ее обратно, – приказал Хадашах. – Учитесь, как надо выбивать признания. И эту тоже. Только не помещайте их в одну камеру.

Я повернулась к нему, буквально чувствуя кожей, как обжигающе загорелись глаза, и он сжался под моими пылающими желтой ненавистью взором – глазами разъяренного шондра.

– Ты самое отвратительное существо на свете, – прошипела я, медленно подходя ближе. – Все пытки и ужасные смерти вселенной не смогут произвести мучения, которых ты достоин! О, будь ты проклят, гнусный убийца!!

Я хотела расцарапать в кровь его самодовольное лицо, сдавить его горло пальцами, уничтожить, как лисяпу; мне хотелось причинить ему такую невероятнейшую боль, которую он причинил мне, и я плюнула ему в лицо.

– Ха, цыганка оказалась права, – сказала я и расхохоталась, – знаешь, Хадашах, я счастлива. – И я еще раз плюнула ему в лицо.

– Что вы смотрите? Взять ее! – завизжал Хадашах, тряся короткими ручками. – Живьем! Я выверну ее наизнанку!

– Не подходи, убью! – дико прорычала я, вытащив баллончик.

Нежные придворные, было бросившиеся на меня, шарахнулись в стороны, всплеснув ручками, сбив с ног подбежавших солдат, и началась кутерьма! Я увернулась, все еще хохоча, еще от одного солдатика, прыснула газом и побежала прочь. У дворцовых дверей я таким же образом уложила не предупрежденных и потому ни о чем не подозревающих стражников.

Я во всю прыть помчалась к космостоянке. Живой я им не дамся и мертвой, надеюсь, тоже. Погибнуть на этой планете я уже не собиралась.

Навстречу шел отверженный. Заметив меня, он снял маску, но я промчалась мимо, не останавливаясь, не было времени даже удивляться. Единым махом я взлетела в космолет, упала в пилотское кресло, пытаясь унять бешеное сердцебиение и дрожь в руках от сумасшедшего бега. Положив пальцы на пульт управления кораблем, я на мгновение растерялась, когда поняла, что забыла, как управлять космолетом – ведь я ни разу не выводила его в космос! Отец никогда не летал на корабле, и я не была уверена, что он правильно учил управлять им. Но ты уже все решила и тебе терять нечего. Я вернула себе спокойствие и вспомнила уроки отца.

Не прошло и двух секад, как я вырвалась из притяжения планеты. Впереди простирался бесконечный космос с мириадами песчинок чужих звезд, по другую сторону стояла, закрывая обзор, пусть жестокая, но родная Нурити, и гнались за мной с десяток быстроходных патрульных кораблей Хадашаха. Они не собирались обстреливать мой корабль и, рассчитывая на скорость, силу и многочисленность, намеревались захватить в кольцо. Я надеялась на совершенно обратное. Я сказала, что живой не достанусь и Хадашах ни за что не лишит меня свободы! У меня было два пути – либо лететь в обжитую часть Галактики, либо в неизвестное.

Любая планета выдаст меня, как государственную преступницу, кто захочет связываться с воинственной Нурити. Я выбрала второй путь.

Отец, откуда ты знал, что мне понадобятся эти знания, совершенно, казалось бы, не собирающиеся быть востребованными...

Я набрала путь на компьютер и пустила космолет в сверхсветовую. На границе, где кончались исследованные области и начинались неизведанные, где путь, примерно обозначенный (я не профессионал и мне, в принципе, без разницы куда лететь) на звездной карте компьютера, прерывался, корабль вынырнул из гиперпространства и начал дрейфовать в досветовой скорости, ожидая дальнейших распоряжений. Я, в общем-то, никуда не спешила, но как я удивилась, когда заметила своих преследователей. Как я могла забыть о том, что все корабли на Нурити помечены и мой путь прослеживался на экранах патрульных кораблей Нурити. Вот почему я так просто вначале вырвалась, они знали, мне все равно не уйти.

Так легко я им не дамся. Я взялась за штурвал и ударилась в бега. Если меня окружат, я в кого-нибудь врежусь. Впереди замаячил крупный объект – метеорит, на мониторе замелькали различные цифры, характеризующие его данные, форму, размер, путь уклонения от столкновения. Метеорит был небольшой, но для моего кораблика вполне достаточный. Я перевела космолет на ручное управление и решительно повела его по прямой к метеориту. Компьютер тут же объявил:

– Опасность столкновения! Опасность столкновения!

Я знаю, милый кораблик, и мне очень жаль, что приходиться жертвовать тобой.

– До столкновения осталось шестьдесят секунд.

Я знала земное исчисление времени и поняла, что его у меня мало. За тридцать секунд я смогла справиться со скафандром и бросилась к шлюзной камере, где находился "стульчик" – небольшая спасательная шлюпка, похожая на кресло. Его создал мой безумный дед, и я надеялась, что он не подкачает.

– ... остается двадцать секунд.

Я прикрепила себя к "стульчику", нажав на несколько кнопок; зажимы плавно и крепко обхватили мое тело.

– ... десять секунд...

Я проверила, все ли готово, и открыла шлюзный люк в космическое пространство.

– ... пять секунд...

Я пустила скорость. До меня донеслось:

– Три...

Я повела шлюпку прочь от космолета, стараясь остаться незамеченной, оставляя между мной и преследователями космолет и метеорит.

"Стульчик" не был помечен, и в открытом пространстве его не так то просто обнаружить, если, конечно, отключить "SOSник" – сигналы бедствия, что я, разумеется, и сделала. Вспышка столкновения метеорита и взорвавшегося корабля скрыла меня от преследователей. Я устремилась прочь. Я оторвалась от них!! Я ликовала: я вырвалась из гнета, с планеты нищенства и горя.

Передо мной раскрылась удивительная безграничность космоса с необъятностью вкраплений звезд, словно тысячи глаз, следящих за нами, смотрящих на нас. В темноте бескрайнего космоса трудно найти дорогу, но это становится проще, если следовать за своей звездой. Меня привлекло сияние розовой звезды. Вскоре я увидела вращающуюся вокруг нее зеленую планетку. Я мчалась всей душой к этой планете. Я не знала, что ждет меня на ней, не смела гадать. Я так устала от боли и горя, что боялась спугнуть надежду. Но я верила в эту планету, я верила в мою планету с гордым именем Свобода!

[5] сорока- сорока пяти лет

[6] полсана – полкилометра

[7] Я тоже тебя ненавижу! (англ.)

[10] греммулекс – сладость на Нурити